Врач Давид Сигалов собрал выдающуюся коллекцию живописи и подарил ее музею
Борис Свешников: крупнейший в советском Киеве арт-дилер и коллекционер
Фото: Из личных архивов Александра Брея
FORBES №7, ИЮЛЬ 2012
Собрано в СССР
Как удавалось гражданам Страны Советов сформировать собрания музейного
уровня, Forbes рассказал киевский антиквар Александр Брей
10090
Борис Давиденко
—
5 Июль 2012, 10:38
В 1986 году коллекция Киевского музея русского искусства за один день
пополнилась 388 первоклассными работами. В их числе были полотна Бориса
Кустодиева, Ильи Репина, Константина Сомова, Зинаиды Серебряковой.
Сегодня аналогичные картины продаются на международных аукционах за
миллионы долларов.
Все эти сокровища завещал музею киевский врач‑педиатр Давид Сигалов. Кроме него в столице Советской Украины было еще несколько десятков крупных коллекционеров.
Первую картину для своей коллекции я купил в 1976 году. К этому времени в Киеве уже было около трех десятков частных собраний с работами музейного уровня. Людей, серьезно увлекающихся живописью, называли собирателями: коллекционеры – это о марках, монетах, календариках.
Кто мог собрать хорошую коллекцию живописи в Советском Союзе, где средняя зарплата была 150 рублей? Собирателей можно было поделить на две категории. В первую входила советская профессиональная элита: ученые, артисты, писатели, врачи. Доход академика достигал 1500–2000 рублей в месяц, врач с хорошей частной практикой зарабатывал до 3000. Таких собирателей было большинство. Ко второй категории относились те, кого мы сегодня назвали бы арт‑дилерами. Они разыскивали и скупали антиквариат по всей Украине, реставрировали его и продавали через комиссионные магазины или напрямую клиентам. Какую‑то часть картин, проходивших через их руки, оставляли в своих коллекциях.
Несмотря на огромный разрыв в социальном статусе, обе группы очень тесно общались, многие стали друзьями. Для советских собирателей живопись была внутренней потребностью, никак не связанной со статусом, понтами или расчетливым вложением денег. Если киевскому собирателю удавалось добыть хорошую работу, радовалась вся тусовка. Давид Лазаревич (Сигалов. – Forbes) мог среди ночи позвать меня посмотреть «на замечательного Бенуа», которого ему удалось приобрести накануне. Ехал не раздумывая.
Революция и Вторая мировая война создали в Советском Союзе уникальную ситуацию c произведениями искусства. Работы оказались у людей, которые не знали их справедливой стоимости. Меня иногда спрашивают, почему я смотрю подпись на полотнах довоенных художников в последнюю очередь. Мало кто уже помнит и знает, что в 1930‑е годы висящие на стене Малевич или Кандинский, – это как надпись на входной двери «враг народа». Цена такой красоты была слишком высока. Владельцы замазывали или обрезали подписи, чтобы никто не увидел запрещенных фамилий. Позолоту на мебели закрашивали. Правда, многих это не спасло от ссылки, лагерей или расстрела. Их собрания оказывались у энкавэдэшников, а то и просто у соседей по коммуналке.
Множество работ завезли в Союз солдаты и офицеры, возвращавшиеся из завоеванной Европы. В искусстве почти никто из них не разбирался. Везли все подряд. Кому‑то показалась красивой рама, кому‑то понравился сюжет с обнаженной девушкой. В Украине таких «европейских» картин больше, чем в других союзных республиках: очень многие отставники старались поселиться именно здесь.
Этот массив работ, осевших у «случайных» людей, был отличным плацдармом для энтузиастов‑собирателей. Прекрасную коллекцию составили режиссер Гнат Юра и его брат Терентий, гимнаст Борис Свешников; врачи Давид Сигалов, Борис Маньковский, Георгий Розельфельд; писатели Олесь Гончар и Семен Скляренко. В первые послевоенные годы собиратели не афишировали своих коллекций: люди все еще боялись, что к ним в любой момент придут и отнимут картины, посадят в тюрьму. Ситуация изменилась в конце 1950‑х, когда с молчаливого разрешения Хрущева в крупных городах Союза прошли первые выставки картин из частных собраний.
Значимым источником предложения на рынке оставалось «трофейное» искусство – антиквариат, завезенный в Союз после войны. Дилеры объезжали областные и даже районные центры, выясняя, где живут отставники, врачи, артисты, профессура, и обходили дом за домом, предлагая продать старинные вещи. Я часто ездил в такие рейды и с пустыми руками никогда не возвращался: мебель, посуда, а если повезет, то и картины.
Качественные картины стоили немалых по советским меркам денег. Полотна Коровина и Поленова в середине 1970-х продавались за 2000–3000 рублей, Шишкина, Репина и Айвазовского оценивались примерно в 5000. Мой знакомый продал тбилисским цеховикам картину Айвазовского за 10 000 рублей. Это стало главной сенсацией Киева на несколько месяцев. Но «чистых» продаж между собирателями было немного. «Что я буду делать с вашими рублями?» – такие слова чаще всего можно было услышать в ответ на предложение о продаже. Обычно собиратели обменивались: «У вас несколько картин Жуковского, а у меня три Виноградова – давайте внесем разнообразие в наши коллекции». Иногда такие сделки достигали колоссальных масштабов и готовились многие месяцы.
Мне посчастливилось присутствовать на уникальном событии в Москве. Обменивались знаменитые собиратели Юрий Тарсуев и Николай Блохин. Это был так называемый обмен «стенка на стенку» – шесть работ великих мастеров на шесть не менее значимых картин. Какой это был уровень: Нестеров, Коровин, Архипов, Малявин, Кустодиев, Головин! Стоимость сделки в денежном эквиваленте – как минимум сто тысяч рублей: астрономическая по тем временам сумма. Несмотря на серьезность события и преклонный возраст участников, в их поведении было что‑то детское. Каждый долго нахваливал свои работы, делая упор только на достоинства и напрочь отказываясь признавать недостатки. Было заметно, что эта игра приносит им море удовольствия.
Иногда качественные работы можно было найти в комиссионных магазинах и антикварных салонах. Было очень много неопознанных картин, которые продавались как работы неизвестного художника (НХ). Цена на них обычно устанавливалась исходя из размера и качества рамы: богатый багет – 250 рублей, багет попроще – 100–150. Сможешь быстрее других разглядеть в каком‑нибудь НХ шедевр – повезло. В киевских комиссионках мне попались картины Франца фон Ленбаха, Альберта Эдельфельта, Иосифа Крачковского и других. А мой знакомый в Москве купил работу знаменитого чешского художника Альфонса Мухи.
Доходило до смешного. Если коллекционеры узнавали о появлении новых картин в антикварном магазине, то на следующий день при открытии туда врывались 10–20 мужиков и каждый старался схватить какую‑то новую работу. Мне как‑то посчастливилось выбрать картину Петра Нилуса.
Основные события происходили не в антикварном салоне, а возле него. Там постоянно крутились с десяток человек, старавшихся перекупить картины у идущих в комиссионку соотечественников. Естественно, большинство сделок проводилось в выходные.
Крупнейший в Союзе антикварный магазин находился в Москве на Смоленской набережной. Поезд Киев – Москва приходил в девять утра, и менее чем через полчаса я уже был у магазина. Часто удавалось перехватить хорошие картины раньше московских товарищей. Так ко мне попали достойные работы Исаака Бродского, Леонарда Туржанского. Москвичи, подъезжающие к 10–11 часам, сильно сердились. На это я обычно отвечал: «Ребята, надо меньше спать».
Главным поставщиком картин в Киев был уникальный человек – Борис Борисович Свешников. Мне кажется, он знал всех мало‑мальски серьезных собирателей Союза. И не просто знал, а постоянно поддерживал со всеми связь, был всегда в курсе, кто что ищет, а кто готов меняться или продавать. Думаю, он нашел и привез для киевских коллекционеров больше первоклассных картин, чем все остальные вместе взятые.
Авангардисты долго не пользовались популярностью среди отечественных собирателей. Что неудивительно, ведь при Сталине они были запрещены. Пионером стал московский собиратель Георгий Костаки, который начал скупать авангард в 1950‑х. С его легкой руки это направление постепенно вошло в моду. К концу 1970‑х картины авангардистов купить было довольно трудно. Работы мастеров первого эшелона осели в частных коллекциях, значительная часть была вывезена из Союза. Дипломаты и наши собиратели устроили настоящую охоту за их произведениями. В Москве к вдовам Роберта Фалька, Александра Куприна, дочери Аристарха Лентулова стояли чуть ли не очереди из работников посольств.
Собиратели искали новые имена из числа забытых авангардистов. В это время стали популярными Юрий Анненков, Виктор Пальмов, Василий Ермилов. Яркий пример – Александр Богомазов, которого называли «украинским Пикассо». Его вдова Ванда Витольдовна в середине 1970-х продавала небольшие работы по 30–50 рублей, а такие знаковые картины, как «Базар» и «Паровоз», отдала за 200. Но уже к московской Олимпиаде стоимость его картин возросла на порядок. Мой знакомый в 1978-м купил десять работ за 500 рублей, а спустя несколько лет продал их за 5000 и думал, что совершил сделку века. Сегодня знаковые картины Богомазова не купишь дешевле, чем за миллион долларов.
Иностранцы интересовались не только авангардом – они готовы были скупать всех мало‑мальски приличных художников. Для них это был очень выгодный бизнес: на черном рынке доллар стоил 3–4 рубля, а если они привозили что‑то на продажу, то за «доллар в вещах» могли получить уже десять рублей, поэтому цена картины в несколько тысяч рублей их не пугала. На Западе они без труда продавали ее намного дороже.
К московской Олимпиаде умельцы из Ленинграда и Москвы изготовили много высококачественных поддельных работ популярных авангардистов. Сколько летом 1980 года увезли из Союза картин Ольги Поповой, Ивана Клюна, Лазаря Лисицкого, Александры Экстер и других, никто точно не знает. За последние 20 лет я видел несколько таких работ на ведущих западных аукционах. И ничего – отлично смотрятся в каталогах аукционных домов и стоят миллионы.
Предпринимательская по сути деятельность советских собирателей шла вразрез с линией партии и советским законодательством. Особенно возросло давление при Андропове. Меня несколько раз останавливала милиция, когда при мне были картины. Ни в коем случае нельзя было говорить, что ты их купил или идешь продавать – это статья за спекуляцию. Поменялся – другое дело. Спасало то, что в МВД в искусстве никто особо не разбирался. Там считали коллекционирование блажью. Пару раз ко мне домой приходил участковый с людьми в штатском, интересовались, откуда столько картин на стенах. Я отвечал: «Сам рисую». На вопрос, почему картины такие разные, отвечал, что одни рисовал трезвым, а другие – выпившим. Тем, кто продавал картины иностранцам, такие отговорки не помогали. Ими занималось КГБ. Несколько моих знакомых сели в тюрьму.
Перестройка стала для советских собирателей «золотым веком». Рынок расцвел. Некоторые коллекционеры уезжали из СССР, и на продажу выставлялись первоклассные работы. Появилось много свободных денег. Спасая свои сбережения, граждане принялись еще активнее скупать антиквариат. Чуть позже на рынок вышли деньги кооператоров. Цены на произведения искусства резко пошли вверх.
Расцвет продлился недолго. В первые годы независимости часть собирателей уехала из страны. Многие умерли, и наследники распродавали собрания. За $3000–5000 можно было купить шедевральные работы, но у коллекционеров старой закалки валюты почти не было. За несколько лет произошел еще один большой передел рынка – основными игроками стали новые украинские бизнесмены. Но это уже совсем другая история.
Все эти сокровища завещал музею киевский врач‑педиатр Давид Сигалов. Кроме него в столице Советской Украины было еще несколько десятков крупных коллекционеров.
Первую картину для своей коллекции я купил в 1976 году. К этому времени в Киеве уже было около трех десятков частных собраний с работами музейного уровня. Людей, серьезно увлекающихся живописью, называли собирателями: коллекционеры – это о марках, монетах, календариках.
Кто мог собрать хорошую коллекцию живописи в Советском Союзе, где средняя зарплата была 150 рублей? Собирателей можно было поделить на две категории. В первую входила советская профессиональная элита: ученые, артисты, писатели, врачи. Доход академика достигал 1500–2000 рублей в месяц, врач с хорошей частной практикой зарабатывал до 3000. Таких собирателей было большинство. Ко второй категории относились те, кого мы сегодня назвали бы арт‑дилерами. Они разыскивали и скупали антиквариат по всей Украине, реставрировали его и продавали через комиссионные магазины или напрямую клиентам. Какую‑то часть картин, проходивших через их руки, оставляли в своих коллекциях.
Несмотря на огромный разрыв в социальном статусе, обе группы очень тесно общались, многие стали друзьями. Для советских собирателей живопись была внутренней потребностью, никак не связанной со статусом, понтами или расчетливым вложением денег. Если киевскому собирателю удавалось добыть хорошую работу, радовалась вся тусовка. Давид Лазаревич (Сигалов. – Forbes) мог среди ночи позвать меня посмотреть «на замечательного Бенуа», которого ему удалось приобрести накануне. Ехал не раздумывая.
Революция и Вторая мировая война создали в Советском Союзе уникальную ситуацию c произведениями искусства. Работы оказались у людей, которые не знали их справедливой стоимости. Меня иногда спрашивают, почему я смотрю подпись на полотнах довоенных художников в последнюю очередь. Мало кто уже помнит и знает, что в 1930‑е годы висящие на стене Малевич или Кандинский, – это как надпись на входной двери «враг народа». Цена такой красоты была слишком высока. Владельцы замазывали или обрезали подписи, чтобы никто не увидел запрещенных фамилий. Позолоту на мебели закрашивали. Правда, многих это не спасло от ссылки, лагерей или расстрела. Их собрания оказывались у энкавэдэшников, а то и просто у соседей по коммуналке.
Множество работ завезли в Союз солдаты и офицеры, возвращавшиеся из завоеванной Европы. В искусстве почти никто из них не разбирался. Везли все подряд. Кому‑то показалась красивой рама, кому‑то понравился сюжет с обнаженной девушкой. В Украине таких «европейских» картин больше, чем в других союзных республиках: очень многие отставники старались поселиться именно здесь.
Этот массив работ, осевших у «случайных» людей, был отличным плацдармом для энтузиастов‑собирателей. Прекрасную коллекцию составили режиссер Гнат Юра и его брат Терентий, гимнаст Борис Свешников; врачи Давид Сигалов, Борис Маньковский, Георгий Розельфельд; писатели Олесь Гончар и Семен Скляренко. В первые послевоенные годы собиратели не афишировали своих коллекций: люди все еще боялись, что к ним в любой момент придут и отнимут картины, посадят в тюрьму. Ситуация изменилась в конце 1950‑х, когда с молчаливого разрешения Хрущева в крупных городах Союза прошли первые выставки картин из частных собраний.
Экспозиция картин, подаренных Сигаловым Русскому музею
К середине 1970‑х сливки с рынка уже были сняты: работы больших
мастеров осели в частных коллекциях. Например, в Москве было
около 50 крупных собраний, в Киеве и Ленинграде – по 20–30. Но массовый
спрос на картины возник в СССР не из‑за нескольких сотен собирателей –
его породил средний класс. В годы застоя среди интеллигенции стало
модным украшать квартиры антикварными вещами.
Фото: Предоставлено киевским Национальным музеем русского искусства
Значимым источником предложения на рынке оставалось «трофейное» искусство – антиквариат, завезенный в Союз после войны. Дилеры объезжали областные и даже районные центры, выясняя, где живут отставники, врачи, артисты, профессура, и обходили дом за домом, предлагая продать старинные вещи. Я часто ездил в такие рейды и с пустыми руками никогда не возвращался: мебель, посуда, а если повезет, то и картины.
Качественные картины стоили немалых по советским меркам денег. Полотна Коровина и Поленова в середине 1970-х продавались за 2000–3000 рублей, Шишкина, Репина и Айвазовского оценивались примерно в 5000. Мой знакомый продал тбилисским цеховикам картину Айвазовского за 10 000 рублей. Это стало главной сенсацией Киева на несколько месяцев. Но «чистых» продаж между собирателями было немного. «Что я буду делать с вашими рублями?» – такие слова чаще всего можно было услышать в ответ на предложение о продаже. Обычно собиратели обменивались: «У вас несколько картин Жуковского, а у меня три Виноградова – давайте внесем разнообразие в наши коллекции». Иногда такие сделки достигали колоссальных масштабов и готовились многие месяцы.
Мне посчастливилось присутствовать на уникальном событии в Москве. Обменивались знаменитые собиратели Юрий Тарсуев и Николай Блохин. Это был так называемый обмен «стенка на стенку» – шесть работ великих мастеров на шесть не менее значимых картин. Какой это был уровень: Нестеров, Коровин, Архипов, Малявин, Кустодиев, Головин! Стоимость сделки в денежном эквиваленте – как минимум сто тысяч рублей: астрономическая по тем временам сумма. Несмотря на серьезность события и преклонный возраст участников, в их поведении было что‑то детское. Каждый долго нахваливал свои работы, делая упор только на достоинства и напрочь отказываясь признавать недостатки. Было заметно, что эта игра приносит им море удовольствия.
Иногда качественные работы можно было найти в комиссионных магазинах и антикварных салонах. Было очень много неопознанных картин, которые продавались как работы неизвестного художника (НХ). Цена на них обычно устанавливалась исходя из размера и качества рамы: богатый багет – 250 рублей, багет попроще – 100–150. Сможешь быстрее других разглядеть в каком‑нибудь НХ шедевр – повезло. В киевских комиссионках мне попались картины Франца фон Ленбаха, Альберта Эдельфельта, Иосифа Крачковского и других. А мой знакомый в Москве купил работу знаменитого чешского художника Альфонса Мухи.
Доходило до смешного. Если коллекционеры узнавали о появлении новых картин в антикварном магазине, то на следующий день при открытии туда врывались 10–20 мужиков и каждый старался схватить какую‑то новую работу. Мне как‑то посчастливилось выбрать картину Петра Нилуса.
Основные события происходили не в антикварном салоне, а возле него. Там постоянно крутились с десяток человек, старавшихся перекупить картины у идущих в комиссионку соотечественников. Естественно, большинство сделок проводилось в выходные.
Крупнейший в Союзе антикварный магазин находился в Москве на Смоленской набережной. Поезд Киев – Москва приходил в девять утра, и менее чем через полчаса я уже был у магазина. Часто удавалось перехватить хорошие картины раньше московских товарищей. Так ко мне попали достойные работы Исаака Бродского, Леонарда Туржанского. Москвичи, подъезжающие к 10–11 часам, сильно сердились. На это я обычно отвечал: «Ребята, надо меньше спать».
Главным поставщиком картин в Киев был уникальный человек – Борис Борисович Свешников. Мне кажется, он знал всех мало‑мальски серьезных собирателей Союза. И не просто знал, а постоянно поддерживал со всеми связь, был всегда в курсе, кто что ищет, а кто готов меняться или продавать. Думаю, он нашел и привез для киевских коллекционеров больше первоклассных картин, чем все остальные вместе взятые.
Авангардисты долго не пользовались популярностью среди отечественных собирателей. Что неудивительно, ведь при Сталине они были запрещены. Пионером стал московский собиратель Георгий Костаки, который начал скупать авангард в 1950‑х. С его легкой руки это направление постепенно вошло в моду. К концу 1970‑х картины авангардистов купить было довольно трудно. Работы мастеров первого эшелона осели в частных коллекциях, значительная часть была вывезена из Союза. Дипломаты и наши собиратели устроили настоящую охоту за их произведениями. В Москве к вдовам Роберта Фалька, Александра Куприна, дочери Аристарха Лентулова стояли чуть ли не очереди из работников посольств.
Собиратели искали новые имена из числа забытых авангардистов. В это время стали популярными Юрий Анненков, Виктор Пальмов, Василий Ермилов. Яркий пример – Александр Богомазов, которого называли «украинским Пикассо». Его вдова Ванда Витольдовна в середине 1970-х продавала небольшие работы по 30–50 рублей, а такие знаковые картины, как «Базар» и «Паровоз», отдала за 200. Но уже к московской Олимпиаде стоимость его картин возросла на порядок. Мой знакомый в 1978-м купил десять работ за 500 рублей, а спустя несколько лет продал их за 5000 и думал, что совершил сделку века. Сегодня знаковые картины Богомазова не купишь дешевле, чем за миллион долларов.
Иностранцы интересовались не только авангардом – они готовы были скупать всех мало‑мальски приличных художников. Для них это был очень выгодный бизнес: на черном рынке доллар стоил 3–4 рубля, а если они привозили что‑то на продажу, то за «доллар в вещах» могли получить уже десять рублей, поэтому цена картины в несколько тысяч рублей их не пугала. На Западе они без труда продавали ее намного дороже.
К московской Олимпиаде умельцы из Ленинграда и Москвы изготовили много высококачественных поддельных работ популярных авангардистов. Сколько летом 1980 года увезли из Союза картин Ольги Поповой, Ивана Клюна, Лазаря Лисицкого, Александры Экстер и других, никто точно не знает. За последние 20 лет я видел несколько таких работ на ведущих западных аукционах. И ничего – отлично смотрятся в каталогах аукционных домов и стоят миллионы.
Предпринимательская по сути деятельность советских собирателей шла вразрез с линией партии и советским законодательством. Особенно возросло давление при Андропове. Меня несколько раз останавливала милиция, когда при мне были картины. Ни в коем случае нельзя было говорить, что ты их купил или идешь продавать – это статья за спекуляцию. Поменялся – другое дело. Спасало то, что в МВД в искусстве никто особо не разбирался. Там считали коллекционирование блажью. Пару раз ко мне домой приходил участковый с людьми в штатском, интересовались, откуда столько картин на стенах. Я отвечал: «Сам рисую». На вопрос, почему картины такие разные, отвечал, что одни рисовал трезвым, а другие – выпившим. Тем, кто продавал картины иностранцам, такие отговорки не помогали. Ими занималось КГБ. Несколько моих знакомых сели в тюрьму.
Перестройка стала для советских собирателей «золотым веком». Рынок расцвел. Некоторые коллекционеры уезжали из СССР, и на продажу выставлялись первоклассные работы. Появилось много свободных денег. Спасая свои сбережения, граждане принялись еще активнее скупать антиквариат. Чуть позже на рынок вышли деньги кооператоров. Цены на произведения искусства резко пошли вверх.
Расцвет продлился недолго. В первые годы независимости часть собирателей уехала из страны. Многие умерли, и наследники распродавали собрания. За $3000–5000 можно было купить шедевральные работы, но у коллекционеров старой закалки валюты почти не было. За несколько лет произошел еще один большой передел рынка – основными игроками стали новые украинские бизнесмены. Но это уже совсем другая история.
Если вы заметили ошибку, выделите необходимый текст и нажмите Ctrl+Enter, чтобы сообщить об этом редакции.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА:
Александр Богомазов; Александр Брей; Борис Свешников; Георгий Костаки; Давид Сигалов; Николай Блохин; Юрий Тарсуев
Комментариев нет:
Отправить комментарий